Солдатская сага - Страница 106

106

Мои гаврики докладывают: «Спал, пил, отлил. Степан — смотрел. Уже уехал».

Орлы! Дедуля спит — служба летит!

Подхожу. Там — радости…. Хвостом колотит, руки лижит. Посмотрел бок ничего. Заглянул под брюхо — на лапе новая повязка. А говорил — усыпить….

Уселся рядом, поднимаю руку из под морды — уши потрепать, слышу глухой рык. Не понял… А глаза серьезные и губа над одним клыком чуть приподнятая. Рука сразу опустилась.

Пес-то огромный. От нормальной овчарки в нем совсем-то чуть-чуть. Те вытянутые, низкие. А этот высокий, мощный, костяк развернутый, пасть широкая, вообще — голова слишком большая. Какой-то метис. Шерсть короткая, густая, почти кремовая, подпалы сверху коричневым темнят. Абрикосовый малый, нежного оттенка — с хорошими зубами. Теперь выясняется — и с неслабым характером.

Тупо сел, ручки до кучки собрал, смотрю. Он положил голову мне на колени и преданно в глазки заглядывает, вновь хвост заработал. Хрень какая-то…. Растопыриваю ладошку медленно подношу к рыжей носопырке. Лижет! Почухал под горлом. Темные губы в складки натягивает, глаза блаженно щурит, смог бы — улыбнулся всей мордой. Почесал пальчиком снизу за ухом — полное блаженство… Только погладить — рык. Странный ты — Дуся. Ну, ладно….

Минут через двадцать, еще жратву не разогрели, прилетают две машины. Ротный саперов и пацаны. Сразу с расспросами, что да как…. Нормально, чуваки, расслабьтесь!

Подходим….

Дуся их увидел — давай скулить, хвостом по брезенту лупит, подняться пытается. Насилу уложили. Те его жалеют, гладят, целуют… Попустило ребят, а то прилетели — суровые такие. Разговорились…

Пса зовут Дик. Дуся — это погремуха такая ласковая, от Федора хозяина. Он его с гражданки с собой на службу приволок. Сами откуда-то из под Воронежа. До дембеля — полгода, майские. Пацан уже в полку — вчера отправили. Говорят — нормально, кость цела.

Пока говорили, на посадку стала заходить «восьмерка». Это что такое? Оказалось — за Диком. Ничего себе, вот так саперы — лихо службу наладили!

Напоследок спросил про странности в характере пациента. Те ржут.

— Скажи спасибо, что половину пальцев не оттяпал! Никому голову не дает, кроме Феди. И не пытайся, даже не думай, погладить!

Бывает….

Вертушка села. Дика на плащ-палатке подняли, положили на носилки, загрузили, следом пару саперов прыгнуло на борт. «Восьмерка» в три круга поднялась до перевала, присоединилась к своей паре и ушла за скалы.

Давай, Дуся, выздоравливай…

* * *

Без каких-либо развлечений привели колону. В полк мы не заходили, разгрузку ждали на речке. Пустые машины прогнали тоже успешно и быстро, а в двадцатых числах декабря вернулись окончательно.

Попарились, выдрыхлись от пуза и на следующий день, под вечер, прихватив Болды, пошел я к саперам. Приходим — знакомые морды! Много моих осенников. Все рады, вовремя пришел — на картофан успеваю и на косячек, по желанию. Желания нет. Спрашиваю, где Федор. А его, оказывается, сразу в Кундуз переправили, от греха подальше. Жаль…. Ну, пошли — Дика проведаем. Снова — облом! У облома есть имя — мрачный прапорщик Трубилин, по прозвищу Труба….

Уникальный военный — персональная легенда саперной роты. Начальник питомника служебных собак, в просторечье — псарня. Редкий отморозок. Кликуха и та — самим Провидением выбрана, вместе с фамилией — под характер. Одна хорошая черта в человеке — собак любит до беспамятства. Он им и ветеринар, и учитель, и кормилец. Но с людями…. мама дорогая!

Дня через два, после прибытия в часть, прапор, знакомства ради, чуть не прикончил молодого бойца — Рыжу. Тот, напортачил со жратвой что-то и уже начал по лоханкам разливать — с пылу, с жару. А у собак, якобы, от горячего нюх пропадает и работать они после такой кормежки уже не смогут. Труба увидел это дело, молча хватает лопату и, как с алебардой — на перевес — за ним. Пацан бросает термос и деру. Говорят чуть-ли не с пол часа с ревом: «Угандошу!», он гонялся за бойцом по всему палаточному городку. Насилу успокоили. Но Рыжа больше на пушечный выстрел не приближался к псарне, а Трубилин без обиняков заявил ротному, что если этот ублюдок когда-нибудь появится возле животных, то он, гвардии прапорщик Советской Армии, не взирая на положения Устава, собственноручно нерадивому выблядку, дословно — глаз на жопу натянет.

В общем строил Труба своих саперов — без дураков. И все равно, решил я попытать удачу. Пошло с нами пару дембелей — уверяли, что с Трубой они — «в золотых».

Подходим…. Сидит прапор в беседке, читает, с понтом. Сам, что грозовая туча, насупился весь, нахохлился, надулся. Он-то сам уже в возрасте, невысокий, темненький и полноватый, не иначе, что-то южное в крови — мордень от бровей до шеи выскоблена и синюшная. Глаза тоже темные, карие, тяжелые. Зыркнул исподлобья, бровищами брежневскими повел недовольно так, но газету не убирает. Я — как пионервожатая, в жопу укушенная: «Здравия желаем, разрешите обратиться, так и так, будьте любезны и великодушны….» Короче — встал на цирлы. Трубилин что-то скупо спросил, мы ответили, после чего дедушки-саперы, не солоно хлебавши, пошли в роту, а мы с прапором — на псарню.

Дик как нас увидел, зашелся бедный. На задние встать не может — и шеей тянется, и лапу тянет, и толчется, и мордой тычет, и скулит, и повизгивает. Но не по щенячьи, лица не теряя — с достоинством, и, видно, пару минут и все — кончился порох. Даже дышать стал тяжело, язык вывалил.

Остальные собаки тем временем тоже завелись — кто хвоста дает, кто, наоборот, лает и на рабицу бросается, гвалт, шум, не перекричишь. По такому случаю выдалась нам всем прогулка за псарней…

106